Продолжая рубрику «Портрет художника», мы оказались в гостях у заслуженного художника РФ, академика Российской академии художеств Феликса Волосенкова. Говорили о многом, в основном мэтр рассказывал о своем мироощущении и о том, как он вписывает свое искусство в действительность и как бренность бытия становится смыслом в творчестве. Вот как о нем говорят… Кстати, заголовок нашего материала – тоже цитата из статьи Аркадия Шалыгина, профессора, доктора, академика РАРАН.
Александр Григорьев,
кандидат искусствоведения
Оценивая попытку описать столь сложный феномен, кажется уместным сослаться на замечательные слова Протогора: «О Богах я не умею сказать, существуют ли они, и каковы они по виду, ибо много препятствий к знаниям – неясность дела и краткость человеческой жизни».
Владимир Леняшин,
доктор искусствоведения, профессор, вице-президент Российской академии художеств
Феликс Волосенков как явление
Для живописца он слишком много знает и слишком много думает о предметах, далеко выходящих за пределы палитры; но, к счастью, плотно загрунтованный культурой, делает всё возможное, чтобы она даже случайно не проникла в его холсты.
Они еретически просты (ангел – синее: «и крылья белые в лазури», пляж – желтое, бездна – черное) и, наверное, поэтому кажутся непонятными: сложное понятнее людям. «Кто поймет тебя?» – цитирует он «из Тютчева» («Как сердцу высказать себя, другому как понять тебя?»). Столь же свободно, авторитарно, безо всякой почтительности он относится ко всему. И прежде всего – к истории искусства.
Для него это язык с вырожденной семантикой, перегруженный толкованиями, экспертными договоренностями и совершенно не приспособленный для современной разговорной речи, ежесекундно требующий новой реактивной живописи. Иначе мир останется обделенным ею, беззащитным, и тогда наступит полное Амауд Фрё – тотальная энтропия, ведь «живопись прежде всего» – уж это он знает точно: «однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда».
Феликс Волосенков,
родился в городе Красноармейске Донецкой области в 1944 году. Окончил Художественное училище города Баку. Затем учился на художника-постановщика в Ленинградском государственном институте музыки, театра и кинематографии.
С 1984 года Волосенков выставляется вместе с Валерием Луккой и Вячеславом Михайловым. Вместе с В. Луккой и В. Михайловым образовал группу «Три богатыря». Своим призванием художники видят ниспровержение отживших свое живописных канонов.
В 1994 году с целью поддержки и развития новых направлений актуального искусства основал «Санкт-Петербургскую академию современного искусства бессмертных».
Президент «Санкт-Петербургской академии современного искусства бессмертных», член Санкт-Петербургского союза художников России, член правления Санкт-Петербургского союза художников России, член Союза художников Италии, участник и призер нескольких международных биеннале изобразительных искусств, заслуженный художник Российской Федерации, академик Российской академии художеств.
Для живописи Волосенкова характерно использование смешанной техники, придание работам фактуры за счет ткани, поролона, левкаса и т. д. Неизменный персонаж работ Волосенкова – бог Волос, древнеславянское божество. Большинство работ мастера трактуется как явление Волоса через пейзаж, натюрморт, различные сцены и сюжеты.
Но как увидеть в форме, завершить то, что не имеет завершения? Апории Зенона не вызывают у него сомнений. А то, что стрела долетит до цели и Ахилл перепрыгнет через черепаху, – это пошлость: «Человеческая глупость безысходна, величава, бесконечна». Хаоса он, подчиняющийся жесткой анархической дисциплине, не приемлет и сражается с ним так, что искусство – ноша на плечах (славянское богоискательство, лабиринты российской истории) – растворяется в потоке мимолетных мелочей, которые он понемногу рифмует.
«Сведи к необходимости всю жизнь, и человек сравняется с животным». Его живопись – царство избыточности, осмысленно беспощадный, романтический бунт против априорностей; не реализм и, не дай Бог, символизм. Это необходимые ему вербально-пластические смыслы, не обязательные, но неизбежные, не сводимые ни к слову, ни к изображению, то есть явления. Они могут быть явлением игральной карты или входящих в метро «Василеостровская» – чего угодно, ибо, как написал Сартр о Бодлере, «не имеют иной цели, как позволить поэту, глядя на них, созерцать себя».
Себя он и созерцает во всей полноте креативной интеллектуальной рефлексии, не поддаваясь соблазнам видимых и невидимых самоочевидностей, которыми переполнена культура, свободно меняя местами низ и верх, обозначающее и обозначаемое: «На том стою. На голове или на ногах – не знаю», – заметил Кьеркегор, и это естественная позиция философов и художников, склонных к пантеистическому совпадению с ризоморфной протеистической реальностью.
В нем, Феликсе Волосенкове, отчетливо обозначился почти утраченный тип большого художника, склонного помогать миру и наводить в нем порядок, подобно жизнестроителям-демиургам 20-х годов. Соединить мир и живопись невозможно. Но взывал же к России великий будетлянин: «Будь мною, будь Хлебниковым». Только невозможным и стоит заниматься. Несчастна живопись, боящаяся войти в мир, и ужасен мир, который живопись покинула.
Не воплощаясь полностью ни в одном произведении, бродит он по расходящимся тропинкам бытия и надиктовывает, выборматывает единую книгу живописи, вербально-пластический текст, «чьи страницы – большие моря, Что трепещут крылами бабочки синей»; «А на обложке – надпись творца». Творчество выше искусства. И творец намерен, обязан, обречен просто существовать, являясь и являя, быть частью мира, ведущей себя как целое. Быть являющимся и только. Являющим и только. До конца?
